«Если у вас нет денег на ЛСД, купите цветной телевизор» Анри Бергсон ненавидел кино за то, что он содержит в себе главный обман — статику превращает в движение, пустоту в смысл, мертвое в живое. И все исключительно потому, что наш мозг обманываться рад и мелькание точек способен превратить в единую линию. Ноэ доводит иллюзию до апофеоза, хотя мозг зрителя как интеллект его совсем не интересует. И он сразу подчеркивает, что ему неинтересно, насколько вы насмотрены, как моментально считываете метасмыслы и расшифровываете символы. Он уравнивает всех: «Это книга мертвых. Если не читали, то вот вам краткий пересказ». То, что вы читали полный вариант, никаких смыслов дополнительных к фильму не прибавит. Как и тот факт, что вы вообще что-то читали и умеете читать. Ноэ не собирается ублажать «эго интеллектуала и киномана», а также чье либо этическое начало. Ни басни, ни морали не будет. Вы ему просто нужны на три часа как набор рецептивных возможностей. Наверное, также Павлов смотрел на собачек. Так и Ноэ смотрит по ту сторону экрана на нас — на свою живую площадку для визуального эксперимента.
Кино и наркотики для Ноэ синонимичны, и он даже пытается сделать их взаимозаменяемыми. Может ли визуальное воздействие, наши глаза и уши открывать двери туда, куда пока пропускают лишь химические вещества? Отчасти это уже так, мы действительно смотрим на быстро движущиеся точки, видим целые миры, грезим, и, таким образом, входим в измененные состояния. Годар советовал: «Если у вас не хватает денег на ЛСД, купите цветной телевизор». Ноэ доводит эту нашу часть взаимодействия с кино до некоего предела. Я не думаю, что тема наркотиков здесь играет такую же роль, как в «Реквиеме по мечте», «На игле» и др. — то есть не подразумевает их как репрессивное начало, инструмент разрушения и, тем более, социальное зло. Просто то, что происходит под ними, является предельно субъективным опытом. И тут возникает самый интересный вопрос, который решает Ноэ в фильме. Может ли искусство передавать субъективный опыт, а не представление о нем? Можем ли мы хотя бы на секунду влезть в другого, в его тело и мозг? Способы передать чистый субъективный опыт с минимальными искажениями в литературном дискурсе 20 века искали многие: и Вулф, и Джойс, и Пруст, имя им легион. И ищет Ноэ, засовывая нас в покореженные машины и печи крематория. И спрашивает устами Алекса у костра: «Каково тебе? Тебя ж сожгли, сожгли».
Вокруг нас, как суммой рецептивных возможностей и физиологических реакций, Ноэ прыгает как шаман с бубном. Весь фильм делает ритм: отсюда клубы, современный аналог тамтамов; невозможный стробоскоп, и, даже, ритм моргающих век. И длительность фильма, она тоже заточена на достижение трансового состояния: скука и ритм, скука и ритм, скука и ритм. И он добьется своего, даже если вам не нравится и противно, пульс участится и зрачки расширятся, там, где он и предполагал. Жесткая документальность отчасти мотивирована желанием передать субъективный опыт. Но человек идет дальше и стремится передать опыт, которого у него быть не может — опыт умирания. И Ноэ не отстает, и не останавливается, и стремится передать и его, и дальше — внесубъективный опыт. Поэтому мы парим над Токио, и не потому что мы — дух, оставившей плоть. Это перспектива и ракурс не умершего, а Бога, демиурга, создателя и… И кинозрителя. Мы всегда смотрим так фильмы, ведь в жизни нет параллельного монтажа. В принципе Ноэ не делает ничего нового, он просто наше привычное зрительское доводит до некоего визуального предела. Впечатляющего предела.
Оригинал