Эвергарден В ещё не забытом Богом посёлке, а такие есть, девочка устроилась на почту и до вечера носила письма. И эта почта была ковчегом, храмом… хотя, по масштабам, церквушкой богини судьбы, и это были настоящие бумажные письма, которые где-то ещё читают, а значит, пишут. Первый день на службе, праздник, рюмка-две наливки — и, конечно, воспоминания. Всё, как для нормальной затравки полагается. Нежно-промеждупрочим, конечно, — о том, как нужны были эти бумажные письма, хотя девочка вот разносила их по навигатору на мобильнике. Всё, как мы не любим, — влобешно так по всему, что мы любим, по «спонсорам», по электронным письмам, по неверию в деда-мороза, по всей циничной нашей правде. И красиво. Чистые краски, создающие иллюзию ретуши на черно-белой фотографии, музыка и песни о хорошем, сильные эмоции, - одновременно и воссоздание, и фэнтези: мир, где и беды очищены от скверны. Мир, звуки, детали детства тех, кому сейчас пятьдесят, то наше «восьмилетие у бабушки в деревне», что давно стало мемом. Три истории-новеллы, конечно, связанные с письмами, рождаются из этих разговоров заполночь.
С первой же минуты заявляется, что истории могла произойти где угодно, когда угодно, и потому, дескать, любые совпадения являются случайными. Кажется, что не в совпадениях оно-то и дело; а в том, что снимается всякая ответственность за анахронизмы. Да, как её ни гноби, а бумажная почта ещё существует, и там, конечно, где народу меньше, - в самой глубокой глубинке. Туда же обычно «прописывают» и оставшихся в живых искренних и чистых людей, и, в общем-то, справедливо. Но три героя трех новелл, трех рассказов на посиделках, - ветераны войны, это показывают усердно стилизованные флешбэки. Сейчас, в общем-то, ветеранов войны нет в живых. Так что время отодвигается, смешивается, действительно превращаясь во вневременье. Это прошлое, чуть приближенное к настоящему, и прошлое, в целом, не городское, хотя и Питер, такой большой, прямо с высоты просиял всеми огнями и деталями карты, - впрочем, добро его тоже смещено на периферию, загород и вокзал.
Фильм – «рождественский», в нём и новогодняя новелла есть, и она, возможно, самая удачная. Хотя бы потому, что органичнее всего сыграна, - старые ещё умеют играть, малые всегда хорошо играют. Фильм, кажется, показан сейчас, потому что Рождество с его надеждами уехало на поезде, а настоящее время неопределенно и пугает смертью. И фильм оттого уже кажется постапокалиптическим. Как будто он сделан для выживших, желающих и помнить только хорошее, и, главное, думать только хорошее о себе. Хочется сказать, что фильм – мечта стариков, мечта хотя бы не о достойной старости, но уже просто о какой-то перемене во всей череде примет старости недостойной, хоть о каком-то приобретении среди потерь. Но фильм, возможно, даже просто мечта – мечта о какой-то гармонии сосуществования, которой не только нет, а в нашем мире и быть не может. Участницы бесед, из которых рождаются новеллы фильма, как раз женщины разных возрастов, по ощущениям, все три – одиночки по разным причинам, и вот здесь, связанные не просто общей профессией, но, как заявлено, прямо-таки миссией, они - символ того самого согласия поколений, даже не преемственности и сходства, как в советском фильме 'Женщины' 1965 года, а именно согласия. Согласие, понимание, любовь между поколениями - в каждой из новелл. Однако даже в этой сказке для взаимопроникания нужен стресс, нужны слёзы, словно пробивающие границы. Потому стиль фильма – это стиль социальной рекламы, и, как бы это ни бесило, это акцентирование на ключевых моментах, это пережимание словно служит грубой силой, пробивающей корку.
Непонятно, сработает или нет. В воздухе висит – на такой фильм надо ходить с внуками. Но нынешние внуки доверчивы ровно до той поры, когда перестают верить в деда мороза, хотя и обобщать тут нельзя. Фильм, в целом, он для посетителей воскресных школ, не для тех, кто привык к вещам тоньше, и, в общем-то, циничнее, пусть и честнее. А тоньше ведь могло быть. Любая основа для рождественской истории – вещь хрупкая, как первая секунда влюбленности, это то, что буквально рассыпается в руках. В таких случаях спасает либо щепетильная искренность и тонкость игры, - а тут даже великолепная Зиганшина вынуждена пережимать, этот стиль рекламы обязывает; либо игра с формой. Совсем недавно российские зрители увидели полнометражный фильм студии Kyoto animation по сериалу о Вайолет Эвергарден, светлый реквием, фильм в такой же степени о почте, как и о силе слова, силе письма. Так вот, фильм о Вайолет рисованный, и эта условность всё спасает. Перенести в живой фильм не только тоску о живой, видимой, нужной и во всех смыслах достойно, красивой старости, но и тоску о почте былых времён, о почте, связывавшей людей не быстро, как мессенджеры мобил, но сильно и долговременно, - это интересно, это правильно.
Увы, тонкости не получилось, - на бумаге, ну, пусть на компьютерной «бумаге», у сценаристов, эти истории были явно интереснее, чем на экране; где-то так и подмывает действие остановить или же прокрутить быстрее, чтобы не было этих бьющих в лоб акцентов. Кроме того, так уж получается, что все письма новелл, письма по сути прекрасные, срабатывают или не срабатывают другое дело, но минуют почту, не связаны с нею никак, разве что формально или, как в последней новелле, на минуту. Так пожилая рассказчица, начальница почты, продолжает жить и разговаривать с давно погибшим мужем; так и создатели фильма безуспешно раздувают давно угасшую звезду. Впрочем, хочется ли об этом думать, когда ты сам стар или старишься, когда иногда просто хочешь сесть и оплакать то, что не сбылось или сбылось слишком поздно. Этот фильм - вот как эти не очень лепые слёзы. А до кого дойдёт это послание, как дойдёт, - это уже судить трудно. Но, коль скоро письмо вправду находит своего адресата, это послание найдёт тоже.
Уже смотрел
Я такое не смотрю
Фильтр применен. 