Одной кровиНародные предания, национальный эпос, сельская легенда и семейная тайна — всё это, переплетающееся в единстве, придаёт объём сюжету и создаёт размах событий, разворачивающихся в разгар японского владычества на корейском полуострове, когда амбициозные замашки военного наместника ищут себе удовлетворения в покорении огромного зверя, гордо царствующего на вершине неприступной скалы символом непобедимого духа свободы, остающегося надеждой забитых людей.
Исторически определённая повесть разворачивается вокруг забросившего дела охотника, вместе с подросшим сыном коротающего унылые дни в непролазной горной тиши семейного дома, переживая о безвременной кончине своей жены и матери своего сына, строящего новые планы, вопреки апатии отца, терзаемого давнишней бедой, единственного, кто лично зная зверя, не собирается охотиться на него, да вот отсидеться у него не получится.
Отряд наёмников, солдаты из армии и его честолюбивый сын — у каждого есть свои виды на полосатую шкуру одноглазого хозяина тайги, неуловимого в родной стихии горных лесов, неуловимостью разжигающий одержимость преследователей, штурмующих его логово, как захваченную врагом высоту.
Охота, превращённая в военную экспедицию, состоит из отчаянных атак наступающих охотников и молниеносных вылазок их четвероногого противника, превращающихся в яростные баталии, где неудержимый хищник орудует похлеще любой артиллерии, разрывая в клочья замешкавшихся противников, исчезая раньше, чем те доберутся до него своим ружейным огнём.
Не замечая растерзанных тел, зверь мстит за свои потери, роднящие его с опустившимся стариком, связанным с ним крепкой нитью общих достоинств, положивших начало этой истории, чтобы потом увенчать её эпилог их вечного единства, по части чести и совести, которые среди кровавого месива проходят своим чередом, просыпаясь у одних, иссякнув в другом, пусть и прямолинейной идеей морали и нравственности, отмеченных здесь немаловажной строкой, дополняя бурю насилия медитативной сосредоточенностью мыслителя, несущего в себе тайны Богов.
Называя охотничий гон батальными сценами, необходимо признать эффектность расчётливых вылазок тигра — налётчика, чьё виртуальное происхождение выдаёт разве что не по живому идеальный окрас мелькающих среди древесных стволов когтистых лап, раздирающих обезумевшее от боли человеческое тело, владелец которого не ведает, как может быть тяжело зверю, ведь потери по жизни удел не только одних лишь людей.
Потрясение может вызвать эпизод волчьего пиршества над ещё живой жертвой, бессильной избежать смертельной участи, поражающий собранностью человеческого духа в ровном дыхании его последних минут, провожающих несбывшиеся мечты о счастливом будущем.
Проступающая из прошлого связь человека и животного, к финалу является мистическим единством, связавших их вместе кровных потерь, наполняя кино торжеством героизма, мужества, сострадания и благородства, с которым один из них отдаёт должное другому, зная, что тот не сможет его пережить.