Признаки жизниНавести камеру на жарящиеся котлеты, их грозное шипение аккомпанируя брызгами кетчупа, где роль котлет играют люди сомнительной наружности и рода деятельности, а кетчуп - понятно что, и предложить посмеяться над результатом - приём на Западе давно известный. К нему успешно прибегали, например, Коэны и Рэйми, каждый в разных пропорциях абсурдности, с каждым последующим фильмом превращая кровь в подобие замысловатых снежных узоров на окне. Однако, братья с их хорошим знакомым не могли до конца избавиться от размышлений над красной лужицей, самое очевидное из которых - ради чего оно проливалось и что это дало. Дерзновения, не в пример уму и таланту, не хватало окончательно отойти от моральной подоплеки, на что им на выручку пришёл другой кинохулиган без соответствующего образования, шутя перевернувшего все прежние представления о том, как можно.
А можно, выяснялось, много: перепутав хронологию событий, воскресить самого неприятного персонажа, тем самым окончательно дав пинка фигуре Смерти: кино - фикция, сказали нам, жизни там отведено ровно на получившийся хронометраж, смотрите шире. Данное откровение завладело многими до конца того бурного десятилетия: с ним спорили (безуспешно), пытались списать (успех - переменный). Россия тоже местами подавала голос на этом занятном консилиуме, однако свои попытки посмеяться выходили натужными, слишком долго для этого все сидели под красным куполом, слишком сложно смеяться над кровью, когда есть далекий от любой фиктивности риск попасть в больницу, просто выйдя на улицу. А когда всё растворилось, стало понятно - догонять поздно, всё кино ушло в непонятные сумерки, в тенях которого странные люди пытались подражать тому хулигану, давно что-то пытающегося про себя переосмыслить.
Попытки Кирилла Соколова спустя столько лет работать с мертвой материей языком абсурда кажется, на первый взгляд, ровно тем же абсурдом: что тут можно сказать, если люди их придумавшие вдоволь потоптались на отведенном поле? И всё же - с тем же нахальством и энергией, будто до этого ничего не было, свершилась когда-то революция. До чего, понятно, Соколову далеко, да и пытался ли - понятно, что тоже нет. Как всяким молодым, режиссеру приятнее демонстрации своих технических навыков: поиграться с цветами, вязать петли из перемещений камеры, переосмысливать интерьеры в стиле Джона Ву. В начале этот выпендреж смущает, затем режиссер чаще бьёт им в цель.
Криминальный полигон, на котором работает Соколов, соседствует где-то рядом с социальными притчами. Безымянный юноша в кофте со значком Бэтмана, предпочитающий словам действие, по наводке своей девушки выясняет отношения с её же отцом. А взглянуть глубже - пробует того убить. По правилам Чехова, чьё ружьё теперь стреляет по несколько раз в каждом акте, всё оказывается сложнее, чем думалось. Отец - гнусный оборотень в погонах - дал потомство с тем же оскалом, по звонку в квартиру заявляются новые лица, в их душевных карманах - мотивы, почему происходит этот странный Гран-Гиньоль.
Отец тут - символическая фигура: такое лицо легко представить на шее любого дорвавшегося хоть до какой-нибудь власти - и властью этой злоупотребляющей. Трудно того окрасить однозначным чёрным цветом, ведь всё рядом с ним разных оттенков темного. Молча терпеть произвол, однако, тоже не хочется, чем можно объяснить странную немоту главного героя. Не от мира сего паренек, пересмотревший боевиков, полон сил перевернуть сложившийся расклад, держит удар не хуже Невесты из 'Kill Bill', однако способен ли он приправить действия нужными словами - сомнительно, в чём он уравнивается с самим режиссером. Он здесь не по своей воле, в месте, где всё готово по щелчку затвора кардинально поменять свою суть, и единственная на всё идея - пытаться биться за жизнь в её любом проявлении, в свете сложившихся событий кажется действительно стоящей. Не всё же время выносить безысходность в отдельную эстетическую категорию, прикрываясь работами Томаса Гоббса.