В фильме освещается деятельность преступной организации MLAC, «Движения за свободу абортов и контрацепции», действовавшей в нарушение законов во Франции в период с 1972 по 1974 годы, когда за совершение подпольных абортов можно было получить реальный тюремный срок. В центре внимания — история Анни, жены и матери двоих детей, которая, сделав во MLAC аборт, неожиданно для окружающих становится «активисткой» организации.
Фильм о «гневе» бывшей работницы фабрики по производству матрацев интересен тем, что является ярким образцом чистой либеральной пропаганды. Картина намеренно исключает и отменяет любую реальность, которая не укладывается в крайне примитивную идеологию MLAC: «Аборт — это право исключительно женщины, аборт — это хорошо». Где-то далеко за кадром Кристина, подруга Анни, идёт на подпольный, преступный аборт и умирает. Там было много крови — я бы хотел увидеть эту кровавую смерть в фильме, как и эмбрионов, выкачиваемых велосипедным насосом, потому что я хочу видеть правду. Но, конечно, ничего такого нам не покажут, чтобы не запятнать чистоту идеологии.
Эту чистоту, кроме медицинской реальности, на самом деле может нарушить ещё очень и очень многое. Во-первых, наличие субъекта с противоположным мнением. Поэтому такого субъекта в фильме нет — картина ограничивается демонстрацией каких-то газетных статей, но даже не пытается упомянуть общественные дебаты в Национальном собрании, длившиеся более суток. Во-вторых, дети погибшей Кристины — они, вероятно, плакали, узнав от отца о смерти матери. Конечно, нам не покажут плачущих детей на похоронах, это тоже принцип чистоты. Сколько ещё детей лишились матери из-за идеологии MLAC? В-третьих, переживания женщины, пришедшей делать аборт. Мадам министр, взявшаяся за либерализацию абортов в 1974 году, говорила, что аборт — это всегда большое несчастье для женщины. Но не для Анни, которая после аборта плачет от радости и благодарит за песню, которую ей пели во время выкачивания. И не для члена MLAC, заявляющей, что они делают прекрасные вещи и превращают постыдное в благородное. Где мнение министра в фильме — оно тоже, видимо, нечистое. В-четвёртых, исторический контекст — фильм ограничивается временем, когда подобные MLAC могли играть роль жертв, когда их могли арестовывать и судить. «Это плохо… я делаю очень плохо», — плачет женщина во время аборта. На неё тут же оказывается моральное давление: нет, говорит ей Анни, это хорошо, это правильно. На слово «плохо» — говорят «хорошо», на «неправильно» — говорят «правильно». В 1993 году будет принят закон, который в нынешней редакции наказывает двумя годами тюрьмы и огромным штрафом за противоположное — за «моральное давление» с целью разубедить женщину делать аборт. Конечно, в фильме подобных MLAC не будут представлять палачами — это тоже нарушает чистоту картинки.
Доказать ложь фильма на самом деле можно простой цитатой режиссёра: «Обычно в фильмах аборт показывают как нечто травматичное и жестокое… Для меня было важно показать что-то другое; на самом деле, аборт может быть и облегчением». (Да ну правда, разве это травма, особенно для Кристины…) Собственно, понятно, что эффекту «облегчения» здесь служит каждый кадр и никакая другая реальность не должна его нарушить.