Керосин

Ты жива еще, моя старушка?
Жив и я. Привет тебе, привет!
Пусть струится над твоей избушкой
Тот вечерний несказанный свет.
Пишут мне, что ты, тая тревогу,
Загрустила шибко обо мне,
Что ты часто xодишь на дорогу
В старомодном ветxом шушуне…

Одинокая старушка в избушке на магистрали тракта. У самой обочины. Вблизи полотна, где днём и ночью, утром и вечером, круглосуточно, летают словно черти, железные кони. В оба конца. Туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда. И ржут клаксонами. И ревут оборотами двигателей. И скоростью свистят, ветер обгоняя. Дела, суета, барыш, время не ждёт. Её дом, для некоторых из них — временным пристанищем. Дух перевести от многокилометрового перегона. Спине дать отдохнуть от сидения сиднем за колесом баранки. Поспать по-человечьи, вытянувшись. Обмыться от пыли, грязи. Рюмку-другую пропустить в застолье расслабленности. А чего в самом деле? Русские же мы, русские… И дальше на вираж. И вновь в седло своего скакуна. Газ до отказа…

Мой приятель беспечный ездок,
И рычаг передач для него, как курок,
Он плевал на успех, он один против всех,
Мой приятель беспечный ездок.
Газ до отказа, он непобедим,
Сначала газ до отказа, а там поглядим.
И кто его знает где шаг через край,
Газ до отказа, одной ногой в рай…

Морщины лица фотографиями иконостаса на стене. Покойный муж, здравствующие ныне дочь, внучка. Иногда навещают. Один в видениях, другие — пособить по хозяйству. И курочка Ряба — в сиротливой заботливости о ком-то. И керосиновая лампадка, фитилём лучины света в чёрном от времени тереме. Она живёт? Она выживает. Доживает свой век. Лишь в забытьи улыбкой озаряется её лицо — все рядом, все вместе, все счастливы. За единым столом, в бессловесной радости…

Проблема маленького человека? Выпадение из временного пласта? Патриархальная старина в паутине пыли? Вчерашний день страны не поспевающий за торопящимся временем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть…

А какое оно, торопящееся время? Страшное. Пугающее. Уродливое. И миниатюры автора об этом. Курица в котелке, женщина «едущая» с «дальнобоем» до кладбища, автобусный вор позарившийся на «душу», «соловьи-разбойники» в лихости «подвига», «зятёк» откровением суждений ужасающий… Сердце сжимается в боли содрогания. От причастности в созерцании этих страшилок. Ведь мы, попросту попривыкли сейчас ко всему этому. Очерствели. Задубели, заматерев. Но стук режиссёрский здесь отчётлив, настойчив в нас.

А может быть в этой самой старушке наша Родина-Мать заключена? Ушибленная своими собственными детьми. Чёрствыми, бессердечными, загнанными, отупевшими (им некогда. Они торопятся. Всегда в дороге. Всё быстро. На скорую руку). Да, Родина-Мать. Она ведь Мать по возрасту для всех вступающих тут в кадр. И вору Мать, и насильникам Мать, и распутнице дорожной, и работягам, потом просоленным… Мать, взирающая на своих детей. На страну обращающая взор. Так? Нет? Величественная. Нищая.

А что же имеет Мать? Как живёт Мать сейчас? И баллада о керосине, баллада о поросёнке, баллада о свинье, баллада о цистерне, в конце концов, уже совершенно иначе воспринимаются. Согласны? Подумайте об этом на досуге. При желании.

Юсуп Разыков вновь порадовал режиссёрским гением. Его «Стыд»(2013) до сих пор кадрами леденящего ужаса в воспоминаниях. Его «Турецкое седло»(2017) до сих пор отзвуком гадостного прикосновения к «неприкасаемому». Кстати, тот «неприкасаемый», тот самый «неприкасаемый», молчаливым упором взгляда и здесь. «Керосин»(2019), впрочем, и без него хорош.

7 из 10